Всё новое — это хорошо забытое старое. Именно этот принцип лёг в основу такого художественного направления, как классицизм (лат. classicus «образцовый»), признававшего античное искусство высшим образцом, а произведения античности — художественной нормой. Во главу угла ставился разум и его великая сила, а над искусством под воодушевляющие звуки Бетховена гордо реял флаг «подражания природе» (в светской беседе можно блеснуть умным термином «мимесис»).
В европейской культуре пламя классицизма вспыхнуло в конце XVI — начале XVII века с лёгкой руки Франсуа де Малерба, разработавшего поэтические каноны; масла в огонь подлил Никола Буало, обозначивший в своём трактате «Поэтическое искусство» (1674) основные классицистические нормы. И только спустя целое столетие, в середине XVIII века, на остывающее пожарище пришли воодушевлённые петровскими преобразованиями российские деятели искусства и разожгли его вновь, да ещё и с национально-патриотическими искорками.
Общественная и гражданская проблематика стала ведущей в литературных произведениях; идеей служения государству и долгу, который в неравной борьбе одолевал чувства и вообще всё личное, дышала каждая поэтическая строфа. Строфы эти, к слову, теперь писались хитросплетённым слогом, присущим «высокому штилю» — самому «классицистическому» из обозначенных М.В. Ломоносовым:
Высокий: ода, трагедия, эпопея;
Средний: драма, элегия, дневник;
Низкий: сатира, комедия, басня, письмо.
Следует, впрочем, оговориться, что «высокие» жанры были не единственными в классицистической традиции, но, однако же, самыми уважаемыми. Сам Ломоносов с целеустремленностью сеятеля на пашне рассыпался одическими восторгами чуть ли не больше всех своих современников вместе взятых; не отставал от него в этом деле и Г.Р. Державин. Но в то же время где-то неподалёку Д.И. Фонвизин высмеивал человеческие пороки в «низких» жанрах сатиры и комедии, не сильно при этом страдая от недостатка внимания. Пересечение штилей категорически не допускалось по причине строгой нормированности этого художественного направления, но в целом принцип «взболтать, но не смешивать» в классицизме не продержался долго.
Литература того времени представляла собой искусственное, схематичное, логически завершенное целое, не терпящее вольностей. Чёрное было чёрным, а белое белым: не то что пятидесяти, но даже половинки оттенка серого отыскать здесь не представлялось возможным. Персонажи чётко делились на положительных и отрицательных, а для того, чтобы нерадивый читатель или зритель, упаси господь, ненароком не перепутал наших и ваших, герои драматических произведений наделялись говорящими именами и фамилиями: ну разве может человек из рода, скажем, Правдолюбовых вызывать что-то, кроме умильной слезы гордости?
Да и вообще драматургия оказывалась, пожалуй, под наибольшим давлением. Восставшее из античного пепла аристотелевское правило единства действия обзавелось двумя товарищами, а именно единством времени и единством места:
Единство действия подразумевало одну основную сюжетную линию, остальные же либо возводились в ранг максимально второстепенных и незначительных, либо отсутствовали совсем.
Единство времени заключало действие пьесы в строгие рамки двадцати четырёх часов: персонажи проживали на сцене не более одного дня из своей жизни.Единство места непробиваемой стеной ограждало территорию, на которой разворачивалось действие пьесы. Там оно начиналось, продолжалось и заканчивалось.
Соблюдение этих трёх единств позволяло добиться максимальной правдоподобности в драматургии, однако же, как нетрудно догадаться, было несколько неудобным, а потому в последующих литературных направлениях постепенно было предано забвению.
Таким образом, в целом классицизм можно охарактеризовать как очень (возможно, даже излишне) строгое художественное направление, которое сконцентрировалось на своей нормированности настолько, что со временем попросту превратилось в бездушную статую с идеальными пропорциями. Вполне понятно, что такой грубый идол не мог долго радовать сердца изысканных творцов, а потому в конце XVIII века на смену ему пришла двуликая и загадочная фигура романтизма.
