Экспедиция на Чукотку: олЕни или оленИ?
Вы думаете, в экспедиции ездят только географы и геологи? А вот и неправда! Лингвисты тоже отправляются в дальние уголки мира, чтобы собрать уникальный материал и помочь исчезающим языкам сохраниться – хотя бы на бумаге. Преподаватель кафедры АПО по русскому языку Екатерина Матюхина как раз за этим ездила на Чукотку и рассказала нам о своем опыте.
Цель экспедиции
Высшая школа экономики, где я учусь, сотрудничает с фондом «Открываем Россию заново», поэтому в Школе лингвистики достаточно много языковых экспедиций. Сейчас на регулярной основе мы ездим в те области, где говорят на чукотском, эвенском, хантыйском, саамском языке. Социолингвисты ездят в Дагестан. Так что разнообразие языков, которые можно изучать полевым методом, достаточно большое.
В экспедиции на Чукотку наша основная цель – это изучение и документация чукотского языка. Почему это важно? Потому что на чукотском, согласно последней переписи населения, говорит чуть больше, чем пять тысяч человек. Язык постепенно вымирает, к сожалению, и большинство носителей – это люди пожилые. Чукотский нужно сохранять, потому что это абсолютно уникальный языковой материал.
Если говорить об особенностях чукотского языка, то нужно назвать инкорпорацию. Это такое языковое явление, при котором участники ситуации, описываемой глаголом (например, прямые дополнения), могут быть выражены внутри этого глагола. Скорее всего, чукчи не будут говорить «мать сварила рыбу». Они будут говорить «мать рыба сварила», что-то в этом ключе.
Чукотский язык описан достаточно плохо. Существует буквально две известных грамматики: это грамматика Скорика, советского ученого шестидесятых годов прошлой века, и грамматика Майкла Данна, которая выпущена в начале нулевых. Но проблема чукотского в том, что он изменяется от диалекта к диалекту, поэтому выделить какие-то общие черты невозможно. Мы занимаемся описанием той разновидности чукотского, на которой говорят в селе Амгуэма Иультинского района Чукотского автономного округа.
Как готовились?
Готовиться мы начали за год до экспедиции. Так получилось, что на одном из курсов – на курсе по морфологии – для того, чтобы получить оценку «отлично», нужно было знакомиться с грамматикой некоторого языка и научиться работать с текстом на этом языке.
И потом, через год, нас позвали в экспедицию. Затем в течение полугода мы собирались раз в неделю на семинарах, где обсуждали наработки для своих тем, а также превратности грамматики, на которые нужно обратить внимание, чтобы уметь различать их на слух.
Про темы исследований
Спектр тем у нас очень широкий, мы занимаемся всем от фонетики до какой-нибудь прагматики. В частности в этой экспедиции мы занимались чукотским ударением. Совершенно непонятно: если оно и есть, то какое оно – силовое или мелодическое, и какие у него особенности влияния на чукотскую фонотактику. Помимо этого кто-то занимался отрицательным причастием, кто-то занимался глагольными идентификаторами – штуками типа «очень» и «сильно». Подруга занималась особенностью инкорпорации вопросительных местоимений. В принципе инкорпорация составила большой пласт наших изысканий, потому что это уникальное явление, которое редко встречается. Руководитель нашей экспедиции вот уже шесть экспедиций ей занимается, пытается максимально полно и аккуратно это явление описать.
Я лично занималась описанием пространственных отношений. Например, в чукотском языке цель (семантическая роль) может кодироваться либо дативом, либо локативом – то есть либо дательным, либо местным падежом, если мы ищем какие-то аналоги в русской системе. Условно говоря, чукчи могут сказать «отец приехал в лес» и «отец приехал в лесу», и вроде как это будет значить одно и то же. И я пытаюсь выяснить, одно ли и тоже это будет значить. И если одно и то же, то в каком случае можно употребить датив, в каком случае можно употребить локатив.
Относительно выводов. Результаты наших исследований отображаются на сайте Чукланг.ру. Основная цель – создание протограмматики некоторых аспектов языка.
Где жили?
Это не первая экспедиция для Школы лингвистики, и понятное дело, что у нас уже там есть определенные контакты. Наш руководитель в очень теплых отношениях с администрацией этого муниципального образования. Вот поэтому мы жили в свободной квартире в этом самом селе. Конечно, не в условиях пятизвездочного отеля, но в целом было очень здорово. За счет того, что мы там уже долго и по-доброму со всеми общаемся, нам приносили рыбу, которая была выловлена два часа назад, свежую оленину. Там до сих пор царствует традиционное хозяйство, быт строится в соответствии с циклами жизни оленьего стада в тундре. Все, кроме того, что нам приносили местные жители, мы покупали в магазине и сами готовили. Спали мы в спальных мешках, и нас это устраивало. Всё-таки это экспедиция, куда мы приехали работать, а не отдыхать.
С какими людьми общались?
Как я уже говорила, большинство носителей чукотского – это пожилые люди, которые большую часть жизни прожили в тундре, может быть, даже родились там. Во время документирования языка у них мы узнаем много о культуре, о том, как устроена жизнь чукчи в тундре, как строить традиционный чукотский дом ярангу, как правильно разделывать тушу оленя. Кстати, сами чукчи говорят «оленЯ» и «оленИ». Фактически они меняют тип акцентной парадигмы этого слова.
В целом все жители села очень добрые. Что касается особенностей менталитета, то можно сказать, что они довольно закрытые. Несмотря на то, что мы видимся с ними каждый год, никто не задает личных вопросов. Кажется, это часть их народный культуры, – они не лезут в жизнь друг друга.
Что дала экспедиция?
Это тот опыт, который раздвигает границы сознания. В течение трех недель экспедиции мы работаем, ходим на занятия с носителями языка (примерно по два часовых занятия в день). Потом расшифровываем записи с диктофона, переслушиваем их и пишем глоссы – лингвистические кодировки того, что мы записали, переводы и какие-то комментарии. А затем, после того как мы все данные привели в лингвистически адекватный вид, мы занимаемся анализом. Во время экспедиции у нас проходит так называемый «семинар на экваторе», когда мы делимся наработками. Более или менее финальную версию мы представляем в конце. Но на самом деле получается очень условно финальная версия.
Некоторым исследователям, например, нужен достаточно глубокий статистический анализ их занятий. Кому-то – тем, кто занимается фонетикой, – нужно специальное оборудование, специальное программное обеспечение. Так что работа в экспедиции – это сложно, интенсивно, но после экспедиции нужно работать еще дольше и еще интенсивнее.
Кроме того, это очень крутой опыт для тебя как для лингвиста, потому что ты учишься правильно собирать и обрабатывать данные, приобретаешь навык илицитации. Илицитация – это процесс работы с носителем незнакомого или плохо знакомого тебе языка. Она здорово развивает коммуникативные навыки, ведь тебе нужно найти подход к человеку, о котором ты вообще-то знаешь только то, что он чукча и работал в тундре. Ты идёшь к нему первый раз, и нужно суметь с ним поладить.
Кроме того, во время экспедиции ты получаешь новые эмоции, ты изучаешь новые места, и ты делаешь это, не платя ни копейки, а отдавая это работой. Для меня Чукотка была раньше неосвоенной целиной и местом, про которое ходят анекдоты. А теперь это мое «поле», которое я очень люблю, и планирую в своей исследовательской жизни еще там побывать. Как выяснилось, моя исследовательская тема достаточно громоздкая, и еще минимум одна экспедиция мне нужна для того, чтобы причесать те результаты, которые у мне есть сейчас, и собрать недостающие данные.